облако тэгов
Papa Schimmelhorn and the S.O.D.O.M. Serum
Мама Шиммельхорн сама была виновата в том, что в преклонном возрасте восьмидесяти с лишним лет, пребывая в самом расцвете зрелости и мужской силы, Папа Шиммельхорн изобрёл свою сыворотку долголетия, предназначенную продлить человеческую жизнь — или, по крайней мере, жизнь Папы Шиммельхорна — на пятьсот лет. Если бы она не застала его на месте преступления с пышной сорокалетней вдовой Сиракузой и — после того, как её подозрения подтвердились — воздержалась от приглашения пастора Хундхаммера стать свидетелем крайне болезненной конфронтации, тот никогда бы не произнёс свою язвительную диатрибу о неблагоразумии старых мужчин, которые тратят свои последние годы на похоть и распутство, Папа Шиммельхорн не принял бы это так близко к сердцу, и Бамби Сиракузе не было бы нужды связываться с мафиозной семьёй, к которой принадлежал её покойный муж Джимми «Капризный палец» Сиракуза — хотя это, разумеется, произошло только после того, как они с Мамой Шиммельхорн заключили свой позорный союз.
Выслушав от супруги бесконечный список его измен, Папа Шиммельхорн при первой же возможности укрылся в своей подвальной мастерской. Именно там, в свободные часы, когда он не работал бригадиром на фабрике Генриха Людезинга по производству часов с кукушкой и не предавался своему более серьёзному хобби, его душа находила утешение, а гениальность воплощалась в полной мере. Но на этот раз он не находил утешения даже здесь. Нежно
— Ах, Густав-Адольф, ты не понимаешь! — Напрягая свои могучие бицепсы, Папа Шиммельхорн удручённо застонал. — Посмотри на меня! Йа как нофенький — спроси мою маленькую Бамби, если не феришь! Но старый Хундхаммер праф. Мошет быть, фсего десять лет, мошет, пятнадцать — а потом больше никаких погонь за красифыми маленькими кисками. Фсе кончено — такая утрата!
При мысли обо всех дамах, молодых, средних лет, и даже хорошо сохранившихся пожилых, которым теперь суждено быть безвозвратно обделёнными, слеза выступила в уголке его ярко-голубого глаза; и Густав-Адольф, который прекрасно его понимал, заворчал в знак сочувствия, подтолкнул к нему лапой останки мыши и сказал на кошачьем:
— Давай, съешь это, приятель, и почувствуешь себя намного лучше!
Он немного подождал, и когда его предложение проигнорировали, философски доел мышь сам.
— Но дело не только ф кисках, — вздохнул Папа Шиммельхорн. — Такоф дер мир. Помни, Густав-Адольф, йа гений. Некоторое время ф Женеве герр доктор Юнг платил мне за то, чтобы йа сидел, слушая унд читая старые книги унд много глюпых нофых, а когда йа спрашифал его, зачем это надо, он просто усмехался и гофорил: «Не фолнуйся, Папа. Когда-нибудь оно фсплыфёт из подсознания». И он был праф. Унд ишшо, — он указал на недавно изготовленные великолепные часы с кукушкой, висящие на стене, — ишшо йа худошник. Смотри! Я сделал это для моей маленькой Бамби — единстфенные ф мире дер часы с кукушкой категории X, настроенные на дфенадцать позиций, унд с кфартетом кукушек фместо только одной.
С грустью он повернул стрелки на двенадцать часов. Квартет кукушек — два тенора, баритон, бас — услужливо вышел и пропел время.
Густав-Адольф напрягся; затем, вспомнив предыдущий опыт общения с разнообразной шиммельхорновской орнитофауной, с отвращением расслабился.
Кукушки вернулись в свой домик. Большая дверь под ними распахнулась и оттуда выехала роскошная крошечная кровать в стиле Людовика XVI; на ней, в миниатюре, лежали миссис Сиракуза и неизвестный молодой человек. Папа Шиммельхорн с сентиментальным видом довольно долго наблюдал за ними.
— Йа не фыстафляю себя напоказ, — объяснил он Густаву-Адольфу. — Это скромность, потому что йа гений. — Он вздохнул. — А теперь Мама разозлила мою маленькую Бамби, и пастор Хундхаммер нанёс удар. — Папа покачал головой, жалея себя. — Трагедия — предстафь себе! Сейчас, когда йа чуфстфую себя настолько хорошо, что наферно прошифу ишшо пятьсот лет — унд всё обрезали…
Он остановился. Подсознание, которое так заинтриговало Юнга и, вероятно, оказалось бы ещё более интригующим для герра доктора Фрейда, стремительно и бесшумно включило высшую передачу. Его глаза сузились, просчитывая вероятности.
— А почему бы и нет? — спросил он Густава-Адольфа. — Пятьсот лет, фосмошно, не слошнее, чем антиграфитация или гнурры! — Он сделал паузу, чтобы обдумать открывающиеся возможности. Количество милых кисок, за которыми можно было бы успешно гоняться полтысячи лет, казалось практически неограниченным. Папа просиял.
— Мошет быть, это сработает! — воскликнул он восхищённо. — Ф любом слючае, мы попробуем. И если я со фсем спрафлюсь, Густав-Адольф, то и тебе дам немношко. Мошет быть, тебе хфатит фсего на сто лет, потому что ты кот, но это лючше, чем фсего два или три, не так ли?
— Мрряуф, — решительно заявил Густав-Адольф.
Папа Шиммельхорн подмигнул ему. Он предупреждающе указал на верхний этаж.
— Только помни! — прошептал он. — Маме — ни слофа!
На несколько недель он стал образцовым мужем. Когда Папа не трудился на фабрике часов с кукушкой, большую часть своего свободного времени он проводил либо в своей мастерской, либо в публичной библиотеке, усердно изучая трактаты по генетике, цитологии, цитогенетике, биохимии и множеству других предметов, которые он не понимал, но его подсознание усваивало их крайне эффективно. Он углублялся в научные труды о брачных обычаях шалашников, приготовлении эфирных масел и сложных эфиров, имитации ирландского виски, электронных чудесах космической эры, проктологии для начинающих, гипнозе, герпетологии, а также о магических и терапевтических свойствах древней китайской фармакопеи. Иногда он совершал небольшие таинственные покупки, и через некоторое время Мама Шиммельхорн начала замечать странные испарения, исходящие из подвала, некоторые приятные и даже соблазнительные, другие нездоровые и отталкивающие, но его поведение временно усыпило её подозрения. Теперь каждое воскресенье, впервые за шестьдесят три года их супружеской жизни, он сопровождал её в церковь и, к большому удивлению всех, именно его могучий голос задавал тон в каждом гимне. Более того, во время его первого визита, когда пастор Хундхаммер отказался от своей подготовленной проповеди, чтобы произнести другую, импровизированную на тему Содома, в библейские времена бывшего нечестивым городом, а ныне могущего означать «старых обнаглевших диких оскотинившихся мужчин», «АМИНЬ!» которое он произнёс, было поистине душераздирающим.
Подруги Мамы Шиммельхорн вместе с пастором Хундхаммером радовались его исправлению. Мужчины из числа прихожан, включая его работодателя, старого Генриха Людезинга, начали злорадно шептаться, что Папа наконец-то теряет способности, которым они завидовали. А тем временем программа НИОКР в подвале продвигалась к своему триумфальному завершению.
Естественно, Папа Шиммельхорн чувствовал волнение, но он был не из тех, кто оставляет хоть что-то на волю случая.
— Мы сначала дадим это мышкам, — сказал он Густаву-Адольфу, глядя на мутную, дурно пахнущую жидкость в банке из-под маринадов. — Мошет быть, ты потрудишься унд наловишь их? На первых порах хватит десяти или дфенадцати штюк. — Он взглянул в зелёные немигающие глаза своего друга, вздохнул и вышел, чтобы купить белых мышей в зоомагазине.
Нам нет нужды детализировать ни ингредиенты, которые вошли в его конечный продукт, ни кажущиеся несвязанными и, безусловно, антисанитарные процессы, с помощью которых он был получен, но в нём присутствовали элементы его собственного тела, одна или две незначительных детали, которыми (неохотно) поделился Густав-Адольф, и множество других материалов из совершенно неожиданных областей животного, растительного и минерального царств. Наконец банки из-под маринадов были подвергнуты тонкой обработке под старинным рентгеновским аппаратом, ветераном нескольких стоматологических кабинетов, перед которым причудливо изогнутый кристалл совершал заводной механический танец над тем, что выглядело как пьяная дифракционная решётка. В результате получилось три жидкости: одна уже упомянутая выше, другая похожая на жидкую горгонзолу, в которой что-то извивалось, и ярко-красная, которая испускала пары, слегка шипела и пахла моллюсками.
Первые прибывшие белые мыши, оставленные без всякой защиты, кроме обувной коробки, быстро погибли, когда Папа Шиммельхорн вышел из комнаты на несколько минут. Вторая партия, получившая жёлтую жидкость, пока Густав-Адольф переваривал их предшественников, закатила свои глаза-бусинки и умерла мгновенно. Третья партия, поглотив жидкую горгонзолу, жутковато мерцала около тридцати секунд и исчезла.
— Ах! — пробормотал Папа Шиммельхорн. — Я наферное софершил ошибку с дер измерением. Ладно, попробуем ишшо раз!
Четвёртая партия, численностью примерно во взвод, жадно выпила моллюсковый препарат. Затем, одна за другой, мышки быстро ослабели. Они съёжились, их мех поредел и потускнел, а глаза померкли. Они тоже сдались и умерли.
Было только одно исключение — довольно щетинистая мышь, немного крупнее остальных. Она тоже, казалось, съёжилась. Её мех изменил свою текстуру и оттенок. Но глаза сохранили свой блеск, и теперь она в самом деле казалась крепче, чем раньше.
Папа Шиммельхорн подхватил его с радостным криком. Он распахнул дверь, чтобы впустить крайне раздражённого Густава-Адольфа, изгнанного после провала с первыми мышами.
— Смотри, Густав-Адольф! — воскликнул он. — Мошет быть, это сработало! Герр Маус жиф унд здороф! — Он сунул мышь под нос своему коту — и та пискнула, подскочила и яростно укусила его.
Никогда, даже в своей беспорядочной драчливой кошачьей юности, Густав-Адольф не был укушен мышью. Потрясённый до глубины души, он взвыл, отпрыгнул назад и присел, подозрительно рыча. Мышь спрыгнула с верстака и убежала через дверь.
— Это сработало! — вскричал Папа Шиммельхорн. — Для мышей это даст, мошет быть, десять лет, для кошек лет сто, а для меня пятьсот — предстафь только! Пять сотен лет погони за хорошенькими кисками! — Он пустился в пляс. — Блондинки, Густав-Адольф! Брюнетки унд рышие, стройные унд пухлые, а мошет быть и маленькие дефочки из Китая и Йапонии!
Он посмотрел вниз. Густав-Адольф, забыв о мыши, как раз допивал остатки жидкости из блюдца.
— Майн готт! — Папа Шиммельхорн потянулся, чтобы остановить его. — Ишшо нет, Густав-Адольф! Сначала мы профедём эксперименты! Это слишком опасно.
Он опоздал. Густав-Адольф в последний раз лизнул блюдечко и сел, чтобы облизаться. Папа Шиммельхорн смотрел на него с опаской, но ничего не произошло. Кот не съёжился. Его мех и глаза сохранили свой привычный блеск. Возможно, мордочка у него внезапно чуть поседела, но даже в этом не было полной уверенности.
Внезапно Папу Шиммельхорна осенило.
— Окей! — взревел он, подняв банку из-под маринадов, как викингский рог. — Это сработало с герром Маусом, потому што он был Старым Обнаглефшим Мышом! Это сработает с Густавом-Адольфом, потому что он Старый Обнаглефший Мурлыка! Ах, из-за Хундхаммера мы долшны назвать это сыфороткой С.О.Д.О.М.! — Ярко-красная жидкость вскипела и забурлила. — Фот так, до дна! Смотри, прямо как герр доктор Тшекилл унд мистер Хайд! — Он сделал мощный глоток.
Жидкость пошла очень гладко, достигла дна, взболтнулась, подпрыгнула и мгновенно распространилась по всему его организму. Папа ощутил это каждым нервом и мускулом, каждым органом, каждым кровеносным сосудом. Внезапно он почувствовал себя обновлённым. Он не изменился, просто его гарантия внезапно была продлена — и безоговорочно.
Папа потянулся так, как не потягивался с семнадцати лет. Густав-Адольф последовал его примеру. Они заговорщицки уставились друг на друга.
— Сегодня фечером мы пойдём нафестить мою маленькую Бамби, — сказал Папа Шиммельхорн. — Когда йа подарю ей часы с кукушкой категории X и расскашу, что ишшо пятьсот лет буду полон огня, мошет быть, она простит меня за то, что йа не сказал, что шенат, унд про Маму. Но пока что, — он поднял Густава-Адольфа на плечо — у нас есть целый день, так что мы пойдём прогуляться, чтобы нафестить Черри Блюменхаймер, которая милая унд розофая, унд у которой есть милая маленькая сиамская киска. Мы оба пофеселимся.
А в столовой прямо у них над головой Мама Шиммельхорн сняла микрофон с не требовавшегося ей в принципе слухового аппарата, который она прижимала к полу, выпрямилась в своём строгом чёрном платье, потрясла жёстким чёрным зонтом и прошипела:
— Фот так, значит! Ты фсё ишшо хочешь шшупать голых женшшин без одежды, унд так пятьсот лет! Ну, погоди — мы это испрафим!
Какое-то мгновение она просто стояла, дыша огнём и выглядя как нечто среднее между матерью Уистлера* и Судным днём. Её сомнения вновь пробудились несколько дней назад, в субботу, когда Папа Шиммельхорн рассеянно ущипнул за соблазнительно округлую попку мисс Жасмин Йоргенсен, секретаршу Генриха. Она начала сомневаться не только в искренности его слов, но и в том, что он затевает. Теперь она знала.
* «Мать Уистлера» — известная картина американского художника Джеймса Уистлера, где изображена его мать, Анна Уистлер.
— Предатель! — пробормотала она. — Так ты не гофорил, что шенат!— И вдруг она обнаружила, что смотрит на Бамби Сиракузу — главный жупел её последних недель — не как на разрушительницу семьи, не как на квинтэссенцию женской порочности, а как на хрупкую сестру, которую в равной степени предали.
Она подождала, пока не увидела, как Папа Шиммельхорн и Густав-Адольф свернули за угол. Затем позвонила миссис Сиракузе. Её восприняли не слишком тепло, и потребовалось несколько минут, чтобы убедить Бамби в своих добрых намерениях. Она заявила, что не знала, что Папа Шиммельхорн выдавал себя за холостяка. Затем извинилась за вторжение в будуар Бамби, за то, что сделала это в компании пастора Хундхаммера, и за нападение на неё с зонтиком. Мама выразила сочувствие невинной молодой женщине, которую так жестоко обманули.
— И впрямь у вас хлопот полон рот, миссис Ш., — сказала Бамби, с удовольствием потягиваясь своими тёплыми ста шестьюдесятью фунтами под розовым пеньюаром. — Я очень рада, что вы позвонили. Это по-настоящему тяжело, когда такой старый козёл, со всем своим огромным опытом, можно сказать, пользуется такой маленькой девочкой вроде меня, которая была настоящей девственницей почти до того момента, как вышла замуж за Сиракузу, упокой господь его мерзкую душу!
— Опыт? — воскликнула Мама Шиммельхорн. — Шестьдесят три года такого опыта, унд однашды даше с целым дамским струнным кфартетом ф Ефропе! Унд теперь он делает так, чтобы продершаться ишшо пятьсот лет. Это фозмутительно!
Бамби подавилась пивом, которое потягивала, закашлялась и наконец произнесла:
— К-как это? Повторите.
— Он гений, — сообщила ей Мама Шиммельхорн, а затем рассказала ей всё о том, как функционирует подсознание Шиммельхорна, и о его изобретениях, которые не могли понять даже великие учёные, но которые всегда работали, и подробно описала успешные эксперименты, о которых ей удалось подслушать.
— Вы ведь меня не наё… — то есть не разыгрываете? Не так ли, миссис Ш.?
Мама Шиммельхорн заверила её, что нет.
Наступила внезапная тишина. Бамби Сиракуза была человеком, способным выжить в чрезвычайно суровом обществе. Там, где Папа Шиммельхорн видел всего лишь пятьсот лет чистого веселья, а Мама Шиммельхорн угрозу пяти веков грязного греха, она тут же почувствовала запах денег — и немалых.
Её мозг заработал так же быстро и эффективно, как любое изобретение Шиммельхорна.
— Что за грязная, низкая, озабоченная шовинистическая свинья! — воскликнула она. — Мама, вы хоть представляете, что задумал этот старый ублюдок?
— Он хочет прошить пять сотен лет, чтобы играть с голыми женшшинами, — довольно точно ответила Мама Шиммельхорн.
— Вы чертовски правы! И это ещё не всё. Он и остальные старые козлы собираются оставить всё это себе! Скажите мне, почему он не может поделиться этим с нами, девушками? Почему мы не можем трахаться пятьсот лет? Я скажу вам почему! Потому что они всегда так с нами обращались, вот почему!
— Шенское осфобошдение! — провозгласила Мама Шиммельхорн. — Фот что нам нушно!
— Вы можете повторить это ещё раз, Мама? И я знаю именно ту девушку, которая может нам помочь. Её зовут Вэйл Каникатти. Она возглавляет ма… — то есть она босс Женского освободительного движения в этих краях. Я немедленно всё устрою. Мы соберёмся и выпьем по глотку. Она скажет нам, что делать.
— Я не буду пить глоток, — сказала Мама Шиммельхорн, — но, фозмошно, фыпью чашку чаю.
— Ладно, устроим чаепитие. Просто оставайтесь у себя, дорогая. Она пришлёт за вами машину. Вы думаете, что старик будет где-то поблизости?
Мама Шиммельхорн ответила, что старик ушёл гоняться за хорошенькими кисками, и Бамби негодующе пообещала, что Женское освобождение живо вызволит её оттуда, прежде чем он успеет снова появиться.
Они прервали разговор взаимными выражениями привязанности и уважения. Мама Шиммельхорн, приняв немного «Моген Давида»*, чтобы успокоить нервы, позвонила пастору Хундхаммеру и излила ему свои печали, глубоко шокировав его и заставив возмутиться осквернением Папой Шиммельхорном библейских семидесяти лет**. Однако он заметил, что было бы действительно чудесно, если бы человек мог прожить пятьсот лет, чтобы служить господу, и Мама Шиммельхорн, вовремя вспомнив о его мужском начале, не сказала ему ни слова о той роли, которую Движение за освобождение женщин собиралось сыграть в наказании её мужа.
* Американское кошерное вино, ставшее популярным у широкой публики.
** Псалтирь 89:10.
Тем временем Бамби, очень взволнованная, позвонила Вэле Каникатти, которую — как и все остальные — она боялась до ужаса. Родившаяся где-то между Макао и Харбином, ничего не знавшая о своём происхождении, миссис Каникатти выросла, разговаривая на многих экзотических языках — с лёгким акцентом на каждом — и практикуя множество малоизвестных и незаконных искусств. Последней её школой, где Вэлу застала Вторая мировая война, был один из самых модных и дорогих борделей Шанхая. Там, после освобождения Китая, её обнаружил полковник-квартирмейстер, который купил Вэлу, увёз в Канзас-Сити в качестве военного трофея и женился на ней. Он прожил несколько недель, прежде чем погиб в результате несчастного случая в быту, и за ним довольно быстро последовали дантист из Литл-Рока, брокер по недвижимости из Феникса и инвестиционный консультант из Беверли-Хиллз, которые любезно оставили ей всё, чем обладали на момент смерти. Наконец, в Нью-Хейвене, она вышла замуж за Луиджи — «Лаки Луи» Каникатти, к которому питала искреннюю привязанность и была его верной помощницей, пока он тоже не скончался, как ни удивительно, по естественным причинам. В этот момент она просто взяла всю власть в свои руки, и несколько самцов-шовинистов, оспаривавших её преемственность, закончили свою карьеру в бетонных гробах под несколькими фатомами загрязнённой воды. Её знали как Крёстную мать, и её слово было законом.
Возможно, из-за того, что она хорошо преуспела в мире, который якобы считался чисто мужским, идея выдать себя за местного лидера Женского освобождения привела её в восторг. Поскольку те, кто был знаком с ней, знали, что её лучше не обманывать, она ни разу не усомнилась в том, что в рассказе Бамби есть хотя бы доля правды. Но там, где Бамби почувствовала только запах денег, она мгновенно ощутила запах власти. Вэла любезно пообещала прислать лимузин за Мамой Шиммельхорн и присоединиться к ним на чаепитии.
Однако сначала она связалась с представителем незаметной, но процветающей южноамериканской импортно-экспортной фирмы, возглавляемой бывшим эсэсовцем, которая торговала запрещёнными фармацевтическими препаратами. Затем позвонила по незарегистрированному номеру и договорилась о встрече со старым знакомым, который теперь работал на одну крупную страну за железным занавесом. Наконец, отдав необходимые приказы своим мафиози, она порылась в своём гардеробе в поисках одежды, которая придала бы ей больше правдоподобности в новой роли, и остановила свой выбор на паре полосатых брюк-клёш, водолазке в красно-бело-синюю полоску с символом мира и яркой клетчатой куртке свободного покроя, оставшейся от покойного мистера Каникатти.
Тем временем пастор Хундхаммер не сидел без дела. Как только Мама Шиммельхорн повесила трубку, он позвонил своему любимому прихожанину и финансовой опоре, Генриху Людезингу, чтобы сообщить ему волнующую новость, и Генрих немедленно бросился к трансатлантическому телефону, чтобы проинформировать кузена своей жены Альбрехта, управляющего директора Ш.И.В.А., гигантского химического концерна в Цюрихе. Мисс Жасмин Йоргенсен, подслушивавшая разговор по внутреннему телефону, тут же устроила перерыв на кофе, чтобы предупредить школьного друга по имени Хоуи, который работал в сомнительной детективной конторе и агентстве промышленной безопасности, и которого ей каким-то образом удалось перепутать с Джеймсом Бондом. А молодой человек из офиса кузена Альбрехта тайком отправил зашифрованную телеграмму вице-президенту голландского картеля, который был самым грозным соперником концерна Ш.И.В.А. К тому времени, когда лимузин Вэлы Каникатти прибыл за Мамой Шиммельхорн, силы поразительной алчности и безжалостности уже нацелились на Папу Шиммельхорна и его сыворотку С.О.Д.О.М.
Чаепитие Бамби Сиракузы прошло с большим успехом. Мама Шиммельхорн более или менее ожидала, что глава Женского освобождения окажется сварливым мужеподобным существом с низким басом. Вместо этого она обнаружила женщину, которая в юности, безусловно, была очень красива, и которая даже сейчас — если не считать её широких финских скул, странной одежды и сигары — выглядела как богатая, хорошо сохранившаяся вдова преуспевающего брокера или нейрохирурга. Крёстная мать была очень женственной. Даже чёрные глаза не выдавали её — что, к своему огорчению, обнаружили довольно многие заинтересованные мужчины. Она очень скромно пила свой чай, который щедро сдабривала ромом «Лемон Харт» и слушала печальную повесть Мамы Шиммельхорн, сочувственно комментируя мягким музыкальным голосом. Сопровождающие её мужчины с агатовыми глазами, которые были водителем и лакеем на борту лимузина, своим почтением показывали, кто здесь главный; и когда Вэла говорила о жестоком угнетении, которому так долго подвергался её пол, она ничем не намекнула, что её собственный интерес к этому животному мужского пола помимо финансовых аспектов был постельным, или что она находила предполагаемую потенцию Папы Шиммельхорна столь же интригующей, как и его сыворотку.
Ей потребовалась всего минута, чтобы принять решение.
— Эта сыворотка не принадлежит ему одному, дорогая, — сказала она своей гостье. — Даже не думайте об этом! В этом штате действует закон об общей собственности супругов, и половина прав на неё принадлежит вам. У Женского освобождения есть адвокаты, которые займутся всем этим для вас. Всё, что вам нужно сделать, это выдать мне то, что они называют доверенностью, чтобы мы могли действовать от вашего имени.
Мама Шиммельхорн, очень впечатлённая, с благодарностью ответила, что это в самом деле будет очень мило.
Миссис Каникатти подозвала одного из своих мафиози.
— Немедленно позови сюда Вузи, — приказала она. — Скажи ему, что это для доверенности. — Затем она налила Маме Шиммельхорн ещё одну чашку чая. — И я думаю, что нам лучше на время вывести вашего грязного старикашку из обращения, — продолжила она с огоньком в глазах. — У меня есть нечто вроде… ну, дома отдыха за городом. Ребята отвезут его туда и будут охранять, просто чтобы у него не было шанса продать сыворотку у вас из-под носа. Мы скажем ему, что действуем от вашего имени. Затем, если он не даст нам формулу, мы попросим наших женщин-учёных её проанализировать.
— Так ему и надо! — мрачно сказала Мама Шиммельхорн. — Но, мошет быть, фам будет легче, если малшики останутся дома, а фы пришлёте фместо них хорошенькую дефушку.
Крёстная мать и Бамби моментально оценили мудрость этого аргумента, и Бамби, возможно, даже с несколько излишним рвением, вызвалась послужить приманкой.
— Мама сказала, что это должна быть хорошенькая девушка, дорогая, — проворчала миссис Каникатти. — Мы пришлём Диану из… э-э… ночного клуба. Она блондинка, с восхитительной фигурой — отличная приманка для старого козла… Пит! — позвала она через плечо. — Иди и приведи её. Она может воспользоваться моей машиной, чтобы забрать его. Как скоро ты сможешь её доставить сюда?
— Может, минут двадцать, миссис К., — проворчал Пит, — если она одета и на ней не будет клиентов.
Крёстная мать щёлкнула пальцами, и он удалился.
— Но как она его найдёт? — спросила Бамби.
— Он собирался нафестить Черри Блюменхаймер, — выплюнула Мама Шиммельхорн. — Это плохая дефочка, которая живёт на…
— Я знаю это имя, — перебила Крёстная мать, сузив глаза. — Раньше она торговала… ну, не важно. — Она повернулась к оставшемуся мафиози. — Позвони ей, Ромео, и объясни, что к чему. Скажи, что если он появится, пусть задержит его у себя, пока мы не позвоним, а потом выгонит. Не волнуйся, дорогая, — сказала она Маме Шиммельхорн. — Теперь он в ловушке.
Раздался звонок в дверь, и Бамби впустила адвоката Вузи, долговязое, холодное, безволосое существо с характером насторожённой крысоловки и портфелем из искусственной крокодиловой кожи. Он выслушал объяснения миссис Каникатти и быстро подготовил доверенность в трёх экземплярах. Мама Шиммельхорн торжествующе поставила свою подпись, а Ромео и Бамби подписались как свидетели. Затем Вузи уполз, и чаепитие возобновилось.
Крёстная мать очень изящно налила чай, и Мама Шиммельхорн любезно приняла настолько щедрую порцию «Лемон Харт» в свою чашку, что когда через несколько минут ввели Диану, она смогла посмотреть на неё не просто бесстрастно, но и с одобрением.
— Именно то, что нушно для этого старого дикого мушика, — заявила она. — У тебя не будет проблем.
Инструктаж Дианы был коротким и по существу. Они с водителем будут сидеть в засаде возле резиденции Черри Блюменхаймер, пока не заметят свою добычу. Затем Диана должна пофлиртовать с Папой, сказать ему, какой он мускулистый и мужественный (ход, предложенный Мамой Шиммельхорн), и пригласить его на домашнюю вечеринку в выходной. Затем позвонить им, как только миссия будет выполнена.
Когда она ушла, миссис Каникатти снова налила и начала задавать вопросы о том, как функционирует гений Шиммельхорна. На эти вопросы Мама Шиммельхорн, разумеется, не могла ответить. Она повторила то, что уже рассказывала Бамби: какими бы великими ни были его изобретения, ни он, ни кто-либо другой никогда не смог повторить ни одно из них.
— В таком случае, — сказала Крёстная мать, — нам лучше не рисковать, не так ли? Когда мы отвезём вас домой, я просто заберу уже сделанную им сыворотку, чтобы наши учёные могли начать её анализ. Вы ведь знаете, где он её хранит, не так ли?
Мама Шиммельхорн ответила, что действительно знает — она первым делом зашла в его мастерскую, как только он покинул дом.
Они произнесли тост за дело Женского освобождения, подняв бокалы с чаем и ромом, и менее чем через полчаса позвонила Диана. Ей не составило труда убедить Папу Шиммельхорна, задыхаясь, сообщила она миссис Каникатти, и — боже мой! — кто вообще этот супер-Санта? Они пробыли в машине всего минут пять, а она уже вся в синяках, а он — он притащил с собой своего кота! — и, в общем, они едут обратно в особняк, а он вот прямо сейчас пытается в-в-вытащить её из телефонной будки!
Крёстная мать, похвалив её, повесила трубку и рассказала Маме и Бамби, что сказала Диана. А Мама Шиммельхорн, уже слегка подшофе, заметила, что Густав-Адольф — хороший кот, он ловит крыс и мышей. Всю дорогу домой, в машине Бамби, она злобно хихикала при мысли о том, как они с союзницами проучат Папу, и без колебаний передала Крёстной матери банку из-под маринадов с оставшимся содержимым.
— Пока-пока! — крикнула она им вслед. — Скоро йа фам перезфоню, и мы снофа фыпьем чаю.
Особняк семьи Каникатти был именно таким — огромным домом с колоннами, построенным в середине девятнадцатого века бывшим губернатором Коннектикута, и на протяжении многих лет в нём обитал главный судья верховного суда штата, чей усатый портрет — к веселью нынешних обитателей — всё ещё неодобрительно взирал с дальней стены огромной столовой. Просторная территория поместья была надёжно огорожена и тщательно охранялись.
Когда машина, ведомая Ромео, свернула на его тенистую аллею, Бамби с лёгкой тревогой посмотрела на миссис Каникатти.
— Вы… вы собираетесь?.. — неуверенно начала она. — Я имею в виду, миссис К., есть ли хоть какая-то вероятность, что старина пострадает, ну, скажем, физически?
Крёстная мать мечтательно улыбнулась.
— Бамби, дорогая, я пойду переоденусь во что-нибудь более удобное. Давайте посмотрим — вот у нас есть домашний халат из норки-мутанта от Нейман-Маркус*, с разрезами до талии по бокам и прямо от пупка спереди. А потом мы узнаем, правда ли то, что все говорят о твоём антикварном приятеле, и если всё так и есть — что ж, Женское движение ему не навредит, я тебе обещаю!
Бамби подавила сентиментальный вздох. Уверенность в сохранении физического благополучия Папы Шиммельхорна не совсем утешила её с учётом той его судьбы, которую она предвидела в ближайшем будущем.
* Элитная американская сеть универмагов.
Дверь открыл Джорджи «Балбес» Капотино, здоровенный, со сломанным носом и в очень аккуратно скроенном костюме, который находился настолько близко к должности заместителя, насколько это позволяла Крёстная мать.
— Ну, чёрт побери, миссис К., — прорычал он, — в этот раз вы точно подцепили чудика. Старый кудахтор находится наверху с Дианой. Вы не поверите, но они сейчас грязно развлекаются. Что это вообще за дело?
— Большие деньги, — отрезала миссис Каникатти. — Что нового?
— Хоуи звонил, — сказал он ей. — Буквально четверть часа назад. Я его не понял, но он сказал, что старуха позвонила своему проповеднику и рассказала о каком-то лекарстве, которое позволяет жить тысячу лет, а проповедник позвонил боссу старика, и тот связался с какой-то большой конторой в Швейцарии. Хоуи сказал передать вам, что слухи поползли.
— Merde! — процедила сквозь зубы Крёстная мать, добавив кантонское ругательство настолько образно порнографическое, что, будучи переведено, оно шокировало бы даже её нынешних слушателей. — Я об этом не подумала! Что ж, сделаем всё возможное. Бамби, немедленно звони Маме и скажи ей, что команда шовинистических ублюдков охотится за секретом Папы, и она должна направить их ко мне. Дай ей мой личный номер. Приступай!
Бамби приступила к делу.
— Нам действительно нужно поторопиться, — продолжила миссис Каникатти. — Я устраиваю большую вечеринку в доме, Балбес, и она будет больше, чем я думала, хотя и не продлится слишком долго. Хочу, чтобы ты собрал моих лучших парней… — она перечислила пятерых своих самых разыскиваемых людей, — и они могут привести своих цыпочек. Других можешь оставить для охраны территории, но ничего им не говори, а всех прочих отошли пахать, пока мы не закончим. О, и скажи Чонгу, что завтра вечером у нас будет банкет по полной программе.
Балбес послушно крякнул.
— Ладно. Я иду наверх переодеться. А потом хочу познакомиться с нашим почтенным гражданином.
Напевая милую мелодию, она взбежала по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, быстро спрятала банку из-под маринадов в свой личный стенной сейф, приняла ванну, напудрилась, надушилась, одобрительно погладила свои прекрасно уложенные волосы и скользнула в халат. Он обнажал немалую часть её тела, и она с восторгом снова спустилась вниз. Её планы на быстрый куш и на приключение иного рода были практически осуществлены и великолепно продвигались. Она радостно помахала Бамби...
И внезапно сзади раздался пронзительный женский визг, громкое мужское «Хо-хо-хо!», топот бегущих ног — и во вспышке телесных тонов и светлых волос мимо неё пронеслась Диана, преследуемая по пятам Папой Шиммельхорном с развевающейся на ветру бородой и в эффектных розово-зелёных полосатых шортах. Он настиг Диану, на которой было ровно на одну пару шорт меньше, чем на нём, поднял её, визжащую, своими могучими руками и крикнул:
— Фидишь? Йа победил!
Бамби Сиракуза увидела, как расширились глаза Крёстной матери, когда она узрела его мужские пропорции, и тут же сузились в расчётливом и голодном ожидании. В этот момент, заметив её, он воскликнул:
— Бамби! Ты тоше пришла на фечеринку? Смотри, мы с Дианой играем ф дер прятки, и я фыиграл приз! — Он ласково подбросил приз вверх-вниз. — Теперь нам будет ошень фесело!
И тут они с Крёстной матерью впервые по-настоящему увидели друг друга. Он уронил Диану, которая пискнула и удрала. Его лицо излучало довольное удивление. Папа широко раскрыл объятия.
— Маленькая Фэла! — радостно взревел он. — Моя маленькая Фэла! После стольких лет!
— Ты! — прошипела миссис Каникатти.
На долю секунды её лицо превратилось в маску Медузы, исполненную такой злобы, что Бамби вздрогнула, но это выражение исчезло столь же быстро, сменившись улыбкой, искусственности которой Папа Шиммельхорн, очевидно, не заметил. Он обнял свою маленькую Вэлу. Затем подержал её на расстоянии вытянутой руки.
— Ах! — воскликнул он. — Предстафить только! Диана и Бамби, а теперь и ты! Это прямо как фстреча фыпускникоф!
Затем он вспомнил, что его приз сбежал, ещё раз обнял Крёстную мать, пообещал, что вернётся к ней, как только у него будет время, и унёсся в погоню.
— Боже мой, миссис К., — воскликнула Бамби, — вы знакомы?
Маска Медузы немедленно вернулась на место, и на этот раз осталась.
— Знакома с ним? — снова прошипела она. — Знакома с ним? Это единственный мужчина, который поимел меня, не заплатив за это абсолютно ничего! Ни единой монетки! И так целую неделю. А потом он бросил меня — меня! — ради какой-то паршивой официантки из пивной. Мы были в Швейцарии, я и мой третий муж, тот самый, который оставил мне все деньги, когда упал со скалы. А этот старый сукин сын ещё и сзади дрючил. — Миссис Каникатти тяжело дышала от нахлынувших эмоций; она мгновенно отбросила всякую мысль о таких законных процедурах, как доверенности, и Медуза сделалась ещё страшнее, чем раньше. — Бамби, я тебе вот что скажу — его пятьсот лет будут самыми короткими в истории! Я буду держать его в качестве экспоната, пока не проверну это дельце. А потом он вернётся в окружающую среду!
Бледная и дрожащая Бамби пробормотала что-то о том, что она её не винит.
Маска рассеялась, и Крёстная мать снова стала холодной самой собой.
— Он не должен догадаться, что происходит, — сказала она. — Ему следует как можно дольше думать, что это просто вечеринка в доме, где он может гоняться за своими хорошенькими кисками. Но я не уверена, что Диана справится с возложенной на неё задачей, если позволит ему гоняться за ней голой по коридорам. Наша вечеринка должна быть респектабельной. Бамби, теперь твоя очередь. Мы отправим Диану обратно, а за дело возьмёшься ты. Тебе бы это понравилось, не так ли?
— Как с-скажете, миссис К., — ответила Бамби, разрываясь между ужасом и предвкушением и изо всех сил стараясь сохранять хладнокровие.
— Как удачно, что у этого старого обезьяна в голове только одно, а у тебя такого добра много. Но вы не просто будете развлекаться вместе. Я хочу, чтобы ты выведала всё о формуле.
— В… в смысле, чтобы вам не нужно было изучать сыворотку?
Крёстная мать презрительно посмотрела на неё.
— Чтобы я могла быть абсолютно уверена, что Мама сказала правду. Помнишь? Она сообщила, что он понятия не имеет, как это сделал, и никто никогда не мог понять, как работают его изобретения. Очнись, ради всего святого! Ты же не думаешь, что я когда-нибудь позволю этой формуле выйти наружу? Я собираюсь прожить пятьсот лет, плюс прихватить с собой нескольких парней вроде Балбеса, которыми могу управлять, и, возможно, тебя тоже, потому что ты позволила мне узнать об этом. Я собираюсь продать все излишки, что нам не нужны, этим гостям, которые сюда едут, за чистые, надёжные деньги — но они проглотят всё до последней капли перед тем, как свалить. Нет смысла позволять обладать этим всем, глупышка — не только ради быстрой наживы. Таким образом, через некоторое время совсем немногие из нас смогут править миром! Конкуренты состарятся и умрут, а мы нет.
Первые гости прибыли как раз к аперитиву, поскольку им пришлось ехать всего лишь из Вашингтона, округ Колумбия. Одним из них был связной миссис Каникатти из-за железного занавеса, а другого она сразу же оценила как человека, стоящего гораздо выше первого в секретном аппарате. Его глаза были ещё суровее, чем у её собственных мафиози, и он казался более зловещим, потому что не говорил по-английски и продолжал ворчать на своём родном славянском языке. Они прибыли, тщательно замаскировавшись, приехав внутри фургона салона красоты для пуделей, который исчез в бывшей конюшне поместья, прежде чем их высадить.
— Это генерал-полковник особой секретной полиции, — прошептал его подчинённый, когда Крёстная мать приветствовала их, — но он здесь инкогнито. Вы будете называть его кодовым именем Негашёная Известь. Он очень заинтересован в том, что вы продаёте.
— Как интересно, — сказала миссис Каникатти. — Оно звучит как имя человека, который придётся мне по душе.
Она предложила водку, от которой они отказались в пользу её самого дорогого шотландского виски, а затем ясно дала понять, что никакие дела не будут обсуждаться, пока не прибудут остальные предполагаемые клиенты. После этого, хотя их бокалы часто наполнялись, разговор шёл весьма вяло до самого ужина, когда Папа Шиммельхорн — теперь снова полностью одетый — появился в сопровождении нервной и сильно потрёпанной Бамби.
Только человек, у которого впереди пятьсот прекрасных лет, мог демонстрировать такую бурную жизнерадостность в столь мрачной компании. Он рассказал Бамби о своей сыворотке С.О.Д.О.М., объясняя напряжённость с её производством тем, что он забыл признаться, что женат. Он подробно описал кукушку с рейтингом X, объяснив, что сделал её в честь Бамби и в подарок ей; и, глубоко тронутая, она нежно его простила. Пребывая в прекрасном расположении духа, он красочно описал, как Густав-Адольф, по приказу Крёстной матери ограниченный пределами своей комнаты и снабжённый ошейником от блох, с отвращением отверг кошачий лоток, установленный для его удобства. Он с аппетитом ел, пил много и с энтузиазмом. Несколько раз он хлопал господина Негашёная Известь по спине, сообщал ему, что очень плохо, что он холодная рыба без перца, и уверял, что если он хочет восстановить свою юношескую силу, то всё, что ему нужно — это наблюдать за Папой Шиммельхорном. При каждом таком случае подчинённый господина Негашёная Известь бледнел, и наконец, когда ему приказали переводить, он едва смог выдавить ответ, что господин Негашёная Известь в своей стране много слышал о достижениях великого академика Шиммельхорна, что он восхищается продуктами гения академика, которые непостижимы для простых людей, но теперь, к своему бесконечному сожалению, он должен попрощаться с великим академиком и пожелать ему тёплых и покойных снов.
Когда они покидали комнату под враждебным взглядом покойного главного судьи, Папа Шиммельхорн стукнул по столу и расхохотался.
— Теперь, когда меня назфали дер академиком, йа расскашу фам, как йа стал им! Когда-то в Женеве была академия для юных женшшин, унд…
Некоторое время спустя, перехватив несколько ядовитых взглядов от Крёстной матери, Бамби удалось снова заманить его наверх. Она уныло наблюдала, как он раздевается, и впервые в своей взрослой жизни испытала настоящие угрызения совести. Никогда прежде она не встречала такого искусного любовника, но это было не самым важным. Никогда никто нигде не делал для неё ничего, даже специальной мышеловки, не говоря уже о часах с кукушкой с рейтингом X. Она выскользнула из своих одежд, тихо села рядом с ним на кровать и начала всхлипывать.
Папа Шиммельхорн сел.
— Да ты плачешь! — воскликнул он в изумлении. И даже Густав-Адольф, сидевший под кроватью, временно прекратил своё возмущённое ворчание.
Бамби всхлипнула немного громче.
Он потянулся к ней. Она отпрянула — и внезапно вся история полилась из неё рекой. Бамби прерывающимся шёпотом рассказала о том, как позвонила Мама Шиммельхорн, как она сама позвонила Крёстной матери, и о ч-ч-чаепитии, и кто такая на самом деле миссис Каникатти, и о её планах на сыворотку С.О.Д.О.М. и её злополучного изобретателя.
Папа Шиммельхорн слушал молча, если не считать взрывов смеха при мысли о Вэле Каникатти как о лидере Женского освободительного движения. Он не стал протестовать против действий своей супруги, сказав лишь:
— Бедная Мама! Она не понимает ни меня, ни мою сыфоротку, ни то, как мне нрафится хоть иногда хорошо профести фремя.
Он был убеждён, даже впечатлён, но ни в коей мере не встревожен. После того как она указала на опасность, в которую её вовлекла верность ему, описав в ужасных красках судьбу врагов миссис Каникатти, он снова потянулся к ней, вытер её мокрые от слёз щёки своей бородой и сказал:
— Какой срам! А федь это могла быть просто фесёлая фечеринка! Ну, не фолнуйся, дорогая, зафтра я притфорюсь, что ничего не знаю, и мы убешим.
— К-к-как?
— Мы пошлём Густава-Адольфа сказать Маме, чтобы она позфонила ф дер ФБР.
— Ты имеешь в виду своего... своего кота?
— Он есть вумный кот, — ответил Папа Шиммельхорн, вставая с кровати. — Он прифедёт ФБР, унд мы будем спасены, а такше они помешают Фэле играть с сыфороткой. Это опасно. — Он нашёл карандаш и клочок бумаги. — Бамби, теперь ты долшна гофорить со мной так, как будто мы занимаемся любофью — мошет быть, кто-то слушает. Йа напишу записку.
Дорогая Мама, — старательно писал он, пока Бамби издавала соответствующие звуки, — йа ф плену у мафии, унд зафтра леди аус мафии украдёт мою сыфоротку унд продаст её, а её бандиты убьют меня. Так что ты долшна позфонить ф дер ФБР и ПОТОРОПИТЬСЯ! Чтобы спасти мою шизнь!!!!
Он подписал её ХХХ Папа, а затем передал Бамби, которая добавила постскриптум:
Дорогая миссис Шиммельхорн, это всё правда. НЕ звони Вэле, просто вызывай федералов. Это всё ПРАВДА, миссис Шиммельхорн, и я постараюсь держать её подальше от него, пока они не приедут. С любовью, Бамби.
Густав-Адольф, сидевший под кроватью, грубо реагировал на все уговоры.
— Что это за чертовщина, болван? — прорычал он на кошачьем. — Ты притащил меня в эту паршивую дыру с чёртовым слюнтяйским лоточком, чтоб мне провалиться! Думаешь, я педик? Сам играй в эти свои игры. Я останусь здесь!
Точно так же он отреагировал на медоточивое «Кис-кис-кис, хороший котик!» от Бамби.
Наконец, улёгшись на живот, Папа Шиммельхорн ценой поцарапанного запястья вытащил его, всё ещё продолжавшего ругаться. Он снял ошейник от блох, плотно обернул вокруг него записку и крепко привязал её ниткой от колготок Бамби. Затем, игнорируя проклятия Густава-Адольфа, надел ошейник обратно и отнёс своего друга к окну.
— А что, если оно не откроется? — прошептала Бамби, пытаясь поднять раму.
— Чуть-чуть сильнее, — прошептал Папа Шиммельхорн.
Она напряглась. Окно приоткрылось всего на шесть дюймов.
— Это чтобы мы не могли выбраться, — испуганно объяснила она.
— Этого хфатит! — Он поставил Густава-Адольфа на подоконник; и Густав-Адольф, выдав ещё один укоризненный эпитет, выбрался в ночь. На мгновение он присел, разведывая обстановку. В полутора метрах ниже и примерно в двух с половиной метрах от стены дома торчала ветка. Он напрягся. Прыгнул. И исчез.
— Теперь нам не нушно фолнофаться, — сказал Папа Шиммельхорн. — Мы мошем фернуться ф постель.
Бамби позволила отвести себя туда, но не разделяла его стойкости. Она снова села.
— Ты сказал, что твоя сыворотка опасна, — прошептала она. — Почему? Ты... ты же говорил мне, что она позволит людям жить пятьсот лет!
— Она не подходит для фсех людей, — терпеливо ответил он. — Она работает, только если ты стар унд полон жизненной силы, как йа. Если это не так, то сначала она ошень быстро старит тебя — но если ты стареешь без жизненной силы, это очень плохо! — Он рассказал ей о своих экспериментах in vivo с мышами, о Густаве-Адольфе и о том, как сам выпил роковой состав.
Бамби, сидевшая рядом с ним, вздрогнула.
— М-мне бы не понравилось это! — заявила она. — Боже, я никогда не думала, что буду сидеть здесь и молиться о ФБР, но сейчас именно этим и занимаюсь. Что мы будем делать, если они не успеют?
— Мы украдём сыфоротку обратно.
— Я не представляю, как. Она сказала мне, что заперла её в своём сейфе, за фотографией «РАЗЫСКИВАЕТСЯ» старого Луи в её спальне.
— Я гений, но не по фскрытию сейфоф. — Впервые в голосе Папы Шиммельхорна прозвучала нотка лёгкого беспокойства. — Ну, мошет быть, мы что-нибудь придумаем зафтра.
Наступила тишина, и вскоре он почувствовал, как Бамби заползла к нему под одеяло.
— Я... я никогда никому этого не говорила, — сказала она ему на ухо, — потому что Огги заставил меня пообещать, что никогда не буду этого делать. Он был моим парнем до того, как я вышла замуж за Сиракузу, и, полагаю, можно сказать, что вроде как являлся взломщиком сейфов. Во всяком случае, так его назвали на суде. Но именно он научил меня этому. Он сказал, что это как, ну, дать мне реальную социальную защиту на старость. Я... я могла бы открыть эту консервную банку миссис К. в два счёта, если бы смогла до неё добраться, но её апартаменты всегда заперты, кроме тех случаев, когда она там.
Папа Шиммельхорн успокаивающе похлопал её по попке.
— Гут! Теперь я знаю, что нам не нушно фолнофаться — всего лишь ещё одна маленькая проблема, и зафтра я её решу!
Он спал крепко и видел много приятных снов о том, как гоняется за хорошенькими маленькими кошечками. Однако Бамби, не будучи гением и более близко знакомая с Крёстной матерью и её методами, провела беспокойную ночь и встала с глубокими тёмными кругами под карими глазами.
Когда они с Папой Шиммельхорном спустились к завтраку, то застали миссис Каникатти в приподнятом настроении, приветствовавшую их так, будто у неё были самые что ни на есть благие намерения.
— Что ж, я вижу, вы действительно повеселились, — поддразнила она Бамби. — И я тоже была немного занята. Почти все мои гости уже здесь, и они горят желанием познакомиться с твоим Папой Шиммельхорном. Позже я их представлю.
Она не упомянула, что глубокой ночью прибыли четверо незваных гостей, которые были представителями конкурирующей семьи (о чём Хоуи сообщил за солидный гонорар) и что от них молча и эффективно избавились, отчасти в назидание мистеру Негашёная Известь, который был приглашён присутствовать по профессиональным резонам.
Кузен миссис Людезинг, Альбрехт, прилетел из Цюриха, привезя с собой начальника службы безопасности своей компании, который несколько напоминал мистера Негашёная Известь. Его голландский соперник по имени ван дер Хооп приехал из Гааги в сопровождении своего собственного громоздкого начальника службы безопасности. И Мама Шиммельхорн, конечно же, должным образом дала им номер телефона. Бывший эсэсовец из Южной Америки ещё не прибыл, но он был в пути, везя с собой очень важную персону. Все они, имея доступ к необычным источникам точной информации, тщательно ознакомились с изобретениями Папы Шиммельхорна и горели желанием приступить к делу.
Эсэсовец появился перед самым обедом, а его спутником оказался не кто иной, как генералиссимус-диктатор маленькой страны, где он нашёл убежище. С ними приехал министр внутреннего спокойствия этой страны, который пугающе напоминал Робеспьера.
Все они мгновенно оценили друг друга, и те, кто ещё не были знакомы с Крёстной матерью, чётко уяснили ситуацию, как только их представили. Она, в свою очередь, не тратила времени на то, чтобы откровенничать с ними. Отправив Папу Шиммельхорна и Бамби порезвиться в бассейне, она созвала конференцию в библиотеке верховного судьи.
— Некоторые из вас, — сказала она, склонившись над полированным столом красного дерева, — приехали сюда, думая, что купят формулу пятисотлетней сыворотки. Её не купят. Никто не купит. Даже старый Шиммельхорн не знает, что в ней содержится, и поверьте мне, ни у кого не будет шанса её проанализировать. Ситуация проста. Я не буду забивать вам голову ерундой о перенаселении. Вы практичные люди. Весь запас находится в этом доме. Его хватит примерно на двадцать человек. И даже двадцати людей с продолжительностью жизни в пятьсот лет может оказаться слишком много. Я буду одной из них. Несколько моих помощников, на которых я могу положиться, присоединятся ко мне. Как и вы, если только не откажетесь от этой возможности — о чём и вы, и я будем бесконечно сожалеть. — Она сделала паузу, чтобы всё это уложилось в головах. — Мы будем самым могущественным и эксклюзивным клубом, который когда-либо видел мир. Наше соперничество будет временным, а сами мы — нет.
Она откинулась на спинку стула и позволила им пошуметь. Возникали вопросы и лицемерные возражения, но с самого начала было очевидно, что она достигла цели. Наконец, глядя на свои широкие, ухоженные пальцы, кузен Альбрехт тихо спросил:
— Сколько?
Она улыбнулась.
— Цена, которую каждый из вас может себе позволить. С вас, мсье, акции Ш.И.В.А. на один миллион долларов. С вас, минхеер ван дер Хооп, акции вашего картеля на ту ж сумму. С его превосходительства президента и генералиссимуса, с моего старого друга, который был так любезен, что привёз его, и с моего уважаемого коллеги мистера… э-э… Негашёная Известь, по одному миллиону долларов наличными, депонированными в моём швейцарском банке. Мои гонорары скромны, особенно если учесть, что они включают бесплатные дозы для ваших доверенных коллег здесь. — Она ослепительно улыбнулась министру внутреннего спокойствия и сотрудникам службы безопасности и почувствовала, как весы доверия склоняются в её пользу. — Вы оформите передачу акций и средств сегодня днём. Сделайте каждую транзакцию безотзывной, чтобы она автоматически вступила в силу по вашему возвращению. Сегодня вечером у нас будет банкет в честь праздника. Затем мы поднимем тост за всех нас ликёром Шиммельхорна. Полагаю, «За долгую жизнь!» будет уместным.
— А откуда нам знать, мадам, — требовательно спросил ван дер Хооп, — что мы получим то, за что платим?
— Минхеер, — сказала она, — я большая лягушка в этом маленьком болоте. Здесь моё слово закон — но только здесь. Как только вы уедете, любой из вас может легко меня раздавить, но когда вы обнаружите, что я сдержала слово, то увидите, что все мы можем быть очень полезны друг другу.
— Как мы можем быть уверены, — спросил переводчик мистера Негашёная Известь, — что эта сыворотка, изготовленная академиком Шиммельхорном, нас не отравит?
— Она не отравила его. Она не повредила даже его коту, который выпил её довольно много. И вы можете сидеть и смотреть — я выпью её первой. Хорошо? — Она оглядела их лица и прочла, о чём думал каждый: пятьсот лет — будущее, практически неограниченное по человеческим меркам, в течение которого можно набираться опыта, накапливать личные состояния, манипулировать врагами, добиваясь их уничтожения, строить империи.
— Один миллион долларов — это ничто! — сказал генералиссимус. — Мой народ трудолюбив. Но я не хочу купить эту сыворотку, а потом обнаружить, что её могут сделать для любого человека с деньгами.
Внезапно Медуза снова явила свой лик.
— Я обещаю вам... — Крёстная матерь говорила тихо, — что её больше не будет. Шиммельхорн слишком тупоумен, чтобы осознать потенциал своего изобретения; всё, о чём он может думать, это гоняться за кисками. Он также слишком глуп, чтобы понять, что у меня есть планы на его счёт. Вы понимаете?
— Мистер Негашёная Известь говорит, что понимает! — воскликнул переводчик. — Он говорит, что это хорошо, да, да! Он останется посмотреть. И ещё он говорит, что о`кей, один миллион долларов!
Потребовалось всего несколько минут, чтобы все они достигли соглашения, сделали свои межконтинентальные звонки и отправили закодированные радиограммы. Затем миссис Каникатти, снова ставшая любезной хозяйкой, позвала их на обед, где к ним присоединились Бамби и Папа Шиммельхорн, причём последний всё ещё одетый в один из полосатых пляжных халатов мистера Каникатти, который был ему слишком короток. На протяжении всего обеда он обсуждал свои любимые темы, сравнивал физическую одарённость и сохранность остальных участников — особенно мистера Негашёная Известь — со своей собственной, отнюдь не в пользу гостей, и возмутительно флиртовал с Крёстной матерью, время от времени выдавая маленькие колкие намёки на то, как они весело проводили время в Швейцарии.
Миссис Каникатти сидела с застывшим лицом, и только Бамби, наблюдая за происходящим, понимала, что рейтинг папы Шиммельхорна упал ниже некуда, и тревожно размышляла о страшной судьбе, которая из-за этого может грозить не только ему, но и ей.
Вторая половина дня тянулась бесконечно. Признаков появления ФБР не было, и бедная Бамби по очереди молилась полузабытым святым, беспокоилась о несчастьях, что могли настигнуть даже опытного кота, которому предстояло преодолеть несколько миль, и желала, чтобы Папа Шиммельхорн предпринял хотя бы некоторые усилия, чтобы вести себя прилично и не так сильно выделываться.
Сам он был в отличной форме. Папа предложил посоревноваться со всеми в плавании через весь бассейн и обратно, и разъярил генералиссимуса, победив его, а затем макнув его головой в воду. Он вызвал всех молодых людей на состязание в индусской борьбе, доказал им, что никто не способен продержаться дольше тридцати секунд против его волосатых предплечий, а затем сообщил им, что они были ослаблены из-за того, что не гонялись за достаточным количеством хорошеньких кошечек. Наконец во время коктейля миссис Каникатти отвела Бамби в сторону и сказала ей ровным и абсолютно смертоносным голосом:
— Убери отсюда этого жалкого старого ублюдка! Ты должна была держать его в узде. Отведи его в свою комнату и запри. Затем спускайся на кухню и помоги Чонгу. Я поднимусь наверх, чтобы принять ванну и попытаться расслабиться.
Бамби молча повиновалась, тактично разлучив Папу Шиммельхорна с мистером Негашёная Известь, которого он колотил по спине, и уже почти тащил его наверх. Она рассказала ему, что произошло и каковы были приказы.
Папа Шиммельхорн тепло обнял её.
— Это работает, — прошептал он ей на ухо. — Гофорю тебе, йа гений!
— Ч-ч-что ты имеешь в виду? — спросила Бамби.
— Йа наферно немного фолнофался за Густава-Адольфа, — признался он, — фдруг он отфлёкся, чтобы подраться или погоняться за маленькой кошечкой. Так что мы долшны украсть сыфоротку. И фот поэтому я рассердил мою Фэлу — подошди и фсё уфидишь. Как мы узнаем, что она ф фанной?
— Её... её апартаменты прямо по соседству, и я вроде как помню, что мы могли слышать шум воды в трубах. Она будет довольно долго набираться в её большую мраморную ванну, и Вэла залезет в неё, как только она наполнится.
— Ладно, подошдём, — сказал Папа Шиммельхорн.
— Н-н-но я должна была з-за-переть тебя, — проблеяла она.
— Ты запираешь меня и идёшь фниз к китайскому пофару. Мошет быть, через пять минут ты снофа поднимешься и отопрёшь. Когда йа фыйду и проникну ф её комнаты, ты последуешь за мной. Я буду отфлекать её, пока сейф не будет открыт. Сколько фремени это займёт?
— М-м-может быть минуту, м-м-может, две. Это проще простого, однажды я видела, как она его открывала, и запомнила первые две цифры. Н-но мне страшно!
— Не фолнуйся! — Он прижал её к груди. — Папе Шиммельхорну фсегда мошно доферять!
Бамби сделала, как ей было сказано. Она заперла его и, поспешив на кухню, поприветствовала Чонга, высокого пожилого китайца, которого Крёстная мать знала ещё со времён Шанхая. Когда Бамби спросила, чем может помочь, он указал на кипящий чайник на плите и вежливо сообщил ей, что через несколько минут она может помешать суп. Его аромат подсказал ей, что это был знаменитый суп-пюре из лобстеров его собственного изобретения, но она была не в настроении, чтобы оценить мастерство повара. В спешке она сказала ему, что только что кое-что вспомнила и скоро вернётся, и побежала наверх.
Папа Шиммельхорн ждал её.
— Слюшай! — прошептал он.
Бамби прислушалась и услышала журчание воды в трубах. Они ждали. Вскоре звук прекратился. Папа поманил её к двери и осторожно выглянул. Никаких мафиози видно не было. Затем он массивно прошёл на цыпочках по коридору к двери, на которую она указала, и беззвучно открыл её. Дрожа, она указала на другую дверь, ведущую из гостиной. Та была приоткрыта, и из-за неё доносились звуки тихой музыки и приглушённый плеск.
— Е-её ванная, — беззвучно произнесла Бамби, и нервно ткнула пальцем в висевший на стене плакат в рамке «РАЗЫСКИВАЕТСЯ».
Папа Шиммельхорн подтолкнул её туда. Сам же подошёл к двери в ванную и легонько толкнул.
— Кто там? — спросила Крёстная мать.
Он кокетливо выглянул из-за края и увидел миссис Каникатти, с наслаждением сидевшую в море ярко-розовых пузырей в своей мраморной ванне.
— Ку-ку! Йа тебя фишу! — довольно воскликнул он.
— Убирайся отсюда! — Застигнутая врасплох, Крёстная мать была ещё не на пике своей грозности. — Что с тобой? Разве ты не видишь, что я в ванне?
Он захихикал.
— Натюрлих! Поэтому йа и пришёл! Ах, Фэла, помнишь, как ф Шфитцэрланд мы иногда фместе принимали фанну после этого? — Сентиментально вздыхая, он сбросил пляжный халат со своих огромных плеч. — Как ты натирала меня мылом, а йа...
В этот момент Медуза не дрогнула. Она появилась во всей красе. Крёстная мать поднялась во весь рост, с неё стекала вода, и было очевидно, что она действительно хорошо сохранилась.
— Как прекрасно! — воскликнул Папа Шиммельхорн. — Прямо как Фенера на полуракофине, только не такая тощая. И какая роскошная фанна с мрамором, и фнутри достаточно места для нас обоих. Это будет прямо как ф старые добрые фремена!
Последнее, чего хотела миссис Каникатти в тот момент, это поднимать шум. То, что началось как крик ужасной ярости, ей удалось сжать в вопль баньши, отличавшийся не громкостью, а леденящей смертоносностью.
Находящаяся в спальне Бамби услышала его как раз в тот момент, когда перед ней открылся настенный сейф. Она запаниковала. Чуть не уронив драгоценную банку из-под маринадов, она быстро захлопнула сейф, прикрыла его обратно фотографией Лаки Луи, а затем, прижимая сыворотку к своей обширной груди, убежала. Всё, о чём она могла думать, это то, что Крёстная мать не должна застать её там, и нужно как-то добраться до безопасной кухни, где ей было приказано оставаться. Она сбежала по задней лестнице, к счастью, никем не замеченная. Чонг стоял к ней спиной, занятый нарезкой чего-то своим китайским тесаком. Бамби отчаянно оглянулась, и внезапно услышала мужские голоса в холле. Не раздумывая ни секунды, она отвинтила крышку, вылила содержимое маринадной банки в лобстерный суп-пюре Чонга и засунула банку за плиту. К тому времени, как Балбес и Ромео вошли, она отчаянно помешивала, раскрасневшаяся и потеющая, как будто занималась этим уже довольно давно.
Они вошли, и тут раздался пронзительный звонок, дважды и ещё дважды.
— Чёрт! — проворчал Ромео. — Миссис К., должно быть, очень хочет кого-то видеть наверху. Ты только послушай!
— Нам, типа, стоит метнуться прям туда! — согласился Балбес, и они удалились, оставив Бамби ещё более напуганной, чем раньше.
Тем временем в ванной комнате миссис Каникатти Папа Шиммельхорн продолжал обращаться к своей бывшей возлюбленной в терминах страсти, на которую она, очевидно, не отвечала взаимностью.
Стоя там мокрая и голая, она обругала его на русском, китайском и сицилийском, указала пальцем на дверь и сказала:
— Убирайся... отсюда!
— Но мы могли бы так пофеселиться, — с сожалением покачал он головой. — Унд у тебя фсе ишшо такая красифая попка! Но мошет быть, ты потеряла жизненную силу, и теперь слишком поздно.
— УБИРАЙСЯ! УБИРАЙСЯ, я сказала! Миссис Каникатти яростно тыкала в кнопку звонка. — Ты уйдёшь… тебя запрут... в комнате Бамби! И ей-богу, на этот раз мои ребята позаботятся, чтобы ты там остался!
— Хорошо, — сказал Папа Шиммельхорн, снова надевая халат. — Йа знаю, когда йа не нушен. Но фсе рафно обидно!
— И эта чёртова тупая сучка Сиракуза пойдёт с тобой! Я приказала ей запереть тебя в твоей клетке, а она забыла! Или ты сам уговорил её не делать этого, чтобы пробраться сюда? В любом случае вы можете подождать там вместе, а затем узнаете, что я собираюсь сделать с вами обоими!
— Ф любом слючае будет забафно посидеть с Бамби, — философски заметил он. — Пока-пока, маленькая Фэла.
В гостиной он столкнулся с Балбесом и Ромео, и через пять минут Папа с рыдающей Бамби, которую вытащили с кухни, чтобы она могла узреть гнев миссис Каникатти, были заперты вместе, а Ромео стоял с оружием на страже у двери.
— У тебя есть сыфоротка? — спросил он её.
Она молча кивнула.
— Она здесь?
— Н-н-нет, — прошептала она. — Я... я очень испугалась. Балбес и Ромео собирались войти, поэтому я... я просто избавилась от неё, отправив туда, где они никогда не смогут её найти.
— Гут! — погладил её он. — Теперь фсе будет окей. Фэла не смошет никому нафредить сыфороткой, унд очень скоро приедет ФБР. Как ты думаешь, мошет быть, она заглянет ф сейф раньше?
Бамби подавила рыдания.
— Н-нет. Я... я так не думаю. Вэла не станет рисковать и открывать её, пока не понадобится. Тогда она сходит за ней с Балбесом и двумя другими, для безопасности. Я... я н-н-надеюсь!
— Не фолнуйся, — сказал Папа Шиммельхорн. — Густав-Адольф прифедёт ФБР. Как для кота он тоше гений!
Густав-Адольф, в самом деле, намного превосходил большинство котов. Достигнув земли, он сначала воспользовался великим кошачьим лотком, который предоставила природа, а затем прямиком устремился к своему дому, где, как он знал, ему будут рады, когда он усядется на жёсткий чёрный шёлк, покрывающий колени Мамы Шиммельхорн, мурлыча и слушая, насколько он лучше по сравнению с её заблудшим мужем. Однако, к сожалению, вскоре он был отвлечён заливистой песней любви маленькой черепаховой кошечки, которую нашёл покладистой и для которой в качестве памятного знака своей благосклонности поймал мышь. В процессе ему пришлось поучить хорошим манерам двух менее значительных котов и назойливого спрингер-спаниеля. Затем он поймал на завтрак ещё одну мышь, понаблюдал в течение двух часов за крысиной норой, вздремнул часок-другой и отправился своим путём после того, как взошло солнце. День также был полон отвлекающих факторов, и только ближе к вечеру он наконец мяукнул у задней двери Мамы Шиммельхорн. Его появление точно совпало с нападением Папы Шиммельхорна и Бамби на настенный сейф.
— Где ты был, гадкий кот? — вопросила Мама Шиммельхорн.
— Со своим стариком, вот где, — сказал Густав-Адольф на кошачьем и продолжил жаловаться на то, как Папа Шиммельхорн пытался заставить его пользоваться этим чёртовым кошачьим лотком.
— Бедный Густав-Адольф, — проворковала Мама Шиммельхорн. — Унд теперь он пришёл домой голодный? Бедный маленький котик.
— Чертовски верно! — Он потёрся о неё, хрипло мурлыча. — Кусок печёнки был бы очень кстати.
Внезапно, наклонившись, чтобы погладить его, она заметила ошейник.
— Что это? — воскликнула она. — Мы никогда не надефали ошейник на моего Густава-Адольфа! Мошет быть, это Женские осфободительницы? Унд с грязным куском бумаги... — она сняла ошейник через его голову и развязала нитку, — наферняка с микробами! — Затем, собираясь выбросить листок в корзину, взглянула на него и нахмурилась. — Ах! Записка от Папы? Мошет быть, он шутит. — Она медленно прочитала её, нахмурилась, затем прочла вслух Густаву-Адольфу. — Что это значит — дер мафия? Унд дер ФБ унд Р? Дер мафия есть протиф дер закона. Йа подумаю об этом, но сначала угощу моего Густава-Адольфа фкусным гофяшьим сердцем.
Она нарезала говяжье сердце, положила его на блюдце и с удовольствием наблюдала, как его поглощают.
— Что мне делать? — спросила она. — Если это просто Папа, я знаю, что это шутка. Но тут такше миссис Сиракуза, которая есть хорошая дефочка. — Она размышляла над этим, пока Густав-Адольф, очистив своё блюдце, не начал умываться. Затем приняла решение. — Хорошо, из-за Бамби я лутше не буду рискофать. Позвоню ф дер ФБ унд Р.
Мама нашла номер, набрала его, спросила, может ли она поговорить с мистером Гувером, услышала, что он больше не доступен, и снизошла до того, чтобы обсудить свою проблему с кем-нибудь менее впечатляющим. Агент вежливо выслушал её не слишком внятный рассказ о чём-то, что походило на похищение Женским освободительным движением или, возможно, мафией, хотя на самом деле она так не думала. Затем он попросил её объяснить мотив. Чтобы получить знаменитую сыворотку её мужа, сообщила она ему, которая позволит людям жить пятьсот лет.
— И как, вы сказали, зовут вашего мужа? — спросил агент.
— Папа Шиммельхорн, — сказала она ему. — Он есть гений.
В трубке что-то щёлкнуло, и агент передал звонок своему начальнику. Специальный агент также вежливо выслушал её. Затем, узнав имя, он терпеливо объяснил Маме Шиммельхорн, что его ведомство не может принять всерьёз предполагаемый мотив.
— Мадам, — любезно сказал он, — я уверен, что ваш муж очень умный человек, но вы должны помнить, что после эпизода с так называемыми гнуррами объединённый комитет Конгресса расследовал это дело и определил, что его гнуррпфейф не имеет к этому абсолютно никакого отношения, и что на самом деле это было не более чем нашествие леммингов. Мы вряд ли можем основывать какие-либо действия на предполагаемой ценности другого подобного изобретения.
— Нонсенс! — отрезала Мама Шиммельхорн. — Лемминги не едят штаны людей! Унд сама глафа Женского осфобошдения ферит в это — вумная женшшина по имени Фэл Каникатти, которая носит брюки и курит сигары. Она фзяла моего Папу на домашнюю фечеринку, и теперь он пишет, что стал пленником дер мафии.
На другом конце провода воцарилась мёртвая тишина. Затем кто-то сказал: «Ух ты!» и на линии снова появился спецагент.
— Почему вы не сказали про Вэлу Каникатти? — рявкнул он.
— Йа только что сказала! — ответила Мама Шиммельхорн.
— Ладно, не обращайте внимания. Миссис Шиммельхорн, пожалуйста, будьте там, где находитесь. Не звоните никому. Ни в ком случае не открывайте двери, пока мы не приедем. И сохраните эту записку, где говорится, что он пленник. Я заеду за вами прямо сейчас.
— Но я не знаю, где Папа!
— Не важно, — мрачно сказал он ей. — Мы знаем. Будем надеяться, что доберёмся туда вовремя!
Через десять минут машина, полная агентов ФБР, забрала её вместе с плотно свёрнутым чёрным зонтом и всем прочим, и помчалась в только что опустившуюся ночь, чтобы встретиться с другими представителями своей гильдии — помощниками шерифа, государственными следователями, и прочими не столь известными сотрудниками правоохранительных органов.
Её вывезли под эскортом из дома как раз в тот момент, когда начался банкет Крёстной матери. Стол в большой столовой был накрыт дамастовой скатертью, на которой стояла посуда хэвилендского фарфора, драгоценный хрусталь и изысканные серебряные приборы. Редкие вина были готовы к розливу. Пятеро помощников миссис Каникатти стояли по бокам от неё, неуютно чувствуя себя в вечерних нарядах, которых не надевали со времён пышных похорон Лаки Луи, а их подруги были причудливо разодеты в усыпанные блёстками вечерние платья, носили необычные парики, незаконно добытые бриллианты и корсажи, украшенные орхидеями. Несколько гостей сидели напротив неё за столом. Кузен Альбрехт и минхеер ван дер Хооп пытались подавить высокомерные улыбки, генералиссимус жадно втягивал носом воздух, а мистер Негашёная Известь и остальные с разной степенью изумления смотрели на представшее перед ними великолепие. Сама Крёстная мать, одетая дорого и с превосходным, хоть и несколько броским вкусом, поприветствовала их и дала сигнал к началу пиршества.
Двух или трёх второстепенных мафиози и их девушек привлекли к работе в качестве официантов и официанток. Они как раз выкатили тележку с великолепной супницей и под руководством Ромео торжественно приступили к подаче супа.
— Господи, Ромео, — пробормотал один из них, держа тарелку, — старый Чонг, должно быть, здорово потрудился. Боже, он так внезапно постарел!
Ромео ответил, что так всегда бывает с китайцами.
— Господи Христе, даже после трёх десятков лет общения с ними невозможно понять, каков их настоящий возраст! В любом случае, этот суп действительно очень хорошо пахнет.
Суп был подан быстро и эффектно, пока Крёстная мать рассказывала им, как она спасла своего великого шеф-повара от карьеры речного пирата, и что он назвал это специальное блюдо «Лобстерный суп-пюре а-ля Вэла Каникатти». И добавила, что подаёт его им, потому что это блюдо такое выдающееся, хотя у неё самой сейчас аллергия на лобстеров. Она сказала, что получит удовольствие, наблюдая за тем, как они наслаждаются.
Раздались вежливые аплодисменты, и они принялись за еду...
А наверху Бамби прижалась к Папе Шиммельхорну и в который раз спросила его, когда приедет ФБР.
— Густав-Адольф фсегда приходит домой к ушину, — заверил он её. — Они скоро фыедут. Если прибудут до того, как она поднимется наферх, чтобы фзять дер сыфоротку, с нами фсё будет ф порядке. Ты уферена, что она не найдёт её раньше?
Бамби со слезами на глазах кивнула.
— Я... я вылила её в суп, — всхлипнула она.
— Готт ин химмель! — воскликнул он. — Бамби, ты осознаёшь, что сделала? Мошет быть, они как раз сейчас подают этот суп! Через несколько минут фся мафия будет знать! И что тогда произойдёт?
Бамби уныло застонала…
А в столовой Крёстная мать уставилась на руку Балбеса, держащую серебряную ложку в футе от неё. Косо взглянула на слишком глубокое декольте его подруги — неужто её кожа висела такими креповыми складками, когда она только вошла в дом? Разве плоть на её полных руках не свисала так откровенно с их крупных костей? Вэла посмотрела слева направо. Она увидела седые волосы там, где были чёрные. Услышала пронзительный старческий смех кузена Альбрехта…
И внезапно до неё дошло, что тут случилось. Она инстинктивно поняла, как работает сыворотка, и каким образом на кого действует. Вэла осознала, что во второй раз в её жизни её обманул мужчина — тот же самый мужчина. Ярость и неподдельный ужас охватили её. Она встала и позвала Ромео. Он пока ничего не заметил и подошёл к ней.
— Возьми своих двух парней, — приказала она голосом, которому не мог не подчиниться ни один из её приверженцев. — Поднимитесь в комнату Бамби прямо сейчас, без промедления. Уничтожьте этого Шиммельхорна — мне всё равно, как. И Бамби тоже прикончите. А потом принесёте мне сюда их головы или что-нибудь в этом роде!
Сделав знак своим парням, Ромео поспешно покинул комнату. Теперь и некоторые другие люди не столь высокого ранга начали осознавать, что происходит что-то странное. Поднялась суматоха: крики, испуганные восклицания и беготня взад и вперёд. Только компания за столом не заметила никаких изменений, не обнаружила ничего неладного.
Эти звуки донеслись до пленников на втором этаже. Они услышали тяжёлые шаги спешащего Ромео и его парней, скрежет ключа, вставляемого в замок. Бамби жалобно заскулила. Папа Шиммельхорн упёрся плечом в дверь…
И внезапно снаружи раздались выстрелы, резкий треск пистолетов и револьверов и более звучный грохот полицейских дробовиков.
— Что я тебе гофорил? — ликующе воскликнул Папа Шиммельхорн. — Дер кафалерия прибыла!
Особняк был окружён, подвергнут штурму и оккупирован за считаные минуты. Моральный дух его защитников был сломлен тем, что случилось с их лидерами. В мгновение ока повсюду оказались сотрудники правопорядка. Ромео и оставшихся в живых его товарищей взяли под стражу. Папа Шиммельхорн и Бамби были спасены и отведены вниз. Наконец, когда стало безопасно, Маму Шиммельхорн сопроводили внутрь, чтобы она поприветствовала своего мужа и посмотрела на победу.
Столовая представляла собой удручающее зрелище, ибо сыворотка С.О.Д.О.М. действовала на людей так же быстро и неумолимо, как и на мышей. Вокруг стола сидели, стояли и дёргались пожилые мужчины и женщины, и разодетость их выглядела странно и жалко, пышные наряды свисали с их истощённых до состояния скелетов тел. Треть из них упала на пол или рухнула на свои столовые приборы, очевидно, только что скончавшись от старости. Несколько других были столь же очевидно близки к этому. Мистер Негашёная Известь, беззубо пуская слюни, бессмысленно возился с автоматическим пистолетом Токарева, который спецагент осторожно забрал у него. Крёстная мать, подлинная Медуза, стояла, прикованная наручниками к огромному помощнику шерифа, ругаясь на множестве неизвестных языков.
Мама Шиммельхорн шагнула между двумя агентами.
— Отлично! — воскликнула она при виде этого зрелища. — Так фот что предстафляет собой Женское осфободительное двишение! — Тут она заметила своего мужа. — Тебе долшно быть стыдно, — сказала она. — Мало того, что ты разфлекаешься с голыми женшшинами, так теперь ишшо устраифаешь глупые проказы со старыми людьми!
К ней подошёл сияющий спецагент.
— Слава богу, что вы позвонили нам, миссис Шиммельхорн! — горячо сказал он ей. — Вы оказали великую услугу обществу и делу закона, порядка и чистоты правительства. Эта женщина Каникатти совершила все преступления, какие только есть в уголовном кодексе — убийства, наркотики, шантаж, называйте что угодно. Теперь, благодаря вам, мы можем предъявить ей обвинения!
— Это чистая правда! — вторил ему государственный следователь.
— За что? — спросила Мама Шиммельхорн.
— За управление домом престарелых без лицензии! — Он хлопнул по своему блокноту. — Неспособность обеспечить надлежащую медицинскую помощь. Отсутствие в помещении лицензированного диетолога. Отсутствие сертифицированного геронтолога. Чёрт, мы предъявим ей обвинения примерно по двадцати пунктам. Вот за такое точно можно как следует присесть!
Они снова поблагодарили её. Затем сообщили, что медсёстры и врачи уже в пути, чтобы позаботиться о жертвах халатности Крёстной матери и заверили Маму, что ей будут отправлены благодарственные письма, как минимум от губернатора и генерального прокурора.
Она великодушно сказала им, что Бамби Сиракуза также заслуживает похвалы.
— А теперь, — заявила она, — я забираю Папу домой.
— Мы вас отвезём, — уважительно сказал ей спецагент.
Папа Шиммельхорн что-то шептал на ухо старому, но крепкому китайцу, который вышел из кухни и слушал его с явным восторгом.
— С герром Чонгом это сработало, — объявил он всем и каждому, — потому что он, как унд йа, полон жизненной силы!
Комната опустела. Всех мафиози удалили. Отвратительно визжавшую Крёстную мать увели.
Глаза Мамы Шиммельхорн сверкали огнём. Она угрожающе подняла свой зонтик.
— Мы уходим! — объявила она.
— Доброй ночи, Бамби, — грустно сказал Папа Шиммельхорн.
— Ты хорошая дефочка, Бамби, — заявила Мама Шиммельхорн. — Скоро приходи к нам, унд мы фыпьем чаю. — Она выпроводила мужа за дверь. — Так что, фся сыфоротка закончилась? — спросила она его, когда на мгновение они оказались вне пределов слышимости.
Папа Шиммельхорн, мучимый угрызениями совести, заикаясь, извинился, что это и впрямь позор, что он не собирался использовать всё до последней капли, и что если бы он мог хотя бы помыслить о том, как всё обернётся, то никогда бы не рискнул так оскорбить Маму, гоняясь за таким количеством маленьких кисок.
— Значит, — сказала она, — теперь ты сошалеешь, потому что прошифёшь пять сот лет, а Мама прошифёт, мошет быть, фсего десять, не так ли?
Он с несчастным видом высморкался в красный платок-бандану.
— Ладно, вумник, я обнарушила кой-что ф дер подфале, о чём ты не знаешь. — Она протянула руку и крепко схватила его за ухо. — Твоя сыфоротка, думкопф, это не просто сыворотка C.O.Д.О.М. Это ишшо и сыфоротка С.А.М.К.А.
— Что есть С.А.М.К.А.?
— Это сыфоротка для Старых Аккуратных Матрон Кипучей Ауры с большим количестфом жизненной силы, — сказала Мама Шиммельхорн. Она мрачно улыбнулась. — Папа, теперь мы будем фместе, очень-очень долго фместе!
1973
First publication: Two Views of Wonder, edited by Thomas N. Scortia and Chelsea Quinn Yarbro, 1973.
Досье Шиммельхорна: мемуары грязного старого гения
Гнурры лезут из всех щелей 1950
Папа Шиммельхорн и сыворотка С.О.Д.О.М. (1973)
Малыш Антон 1950
Count von Schimmelhorn and the Time-Pony (1974)
The Ladies of Beetlegoose Nine (1976)
Papa Schimmelhorn's Yang (1978)
Schimmelhorn's Gold (роман, 1986)
Nobelist Schimmelhorn (1987)
Перевод В. Спринский, Е. Миронова
